T

Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.Париж в тот день был окутан серым цветом заката. Облака вились вокруг красных черепичных крыш, словно пытаясь удержать последние минуты сна, готового рассеяться. Я шла по улице, и каблуки моих туфель мягко стучали о каменную мостовую, рождая в душе тонкий звук, похожий на звон разбитого стекла, звук, который могут услышать только те, кто любил до дна. Было холодно, ветер шелестел моей шалью, принося с собой запах мяты и древесного дыма из кафе на улице. Каждый выдох казался мне маленькой частицей души, улетающей в город света.

Париж красив до жестокости — место, где люди любят друг друга до сердечной боли, а затем уходят с беззаботным видом, будто никогда не знали страданий. Когда мы прощались, дождь падал так тихо, словно боялся нарушить голоса людей, пытающихся улыбаться. Он сказал: "Ты будешь скучать по мне?" А я молчала. Потому что в тот момент я поняла, что самое страшное — это не забвение, а вечная память, которая не может вернуться.

С того дня, как я уехала, я перестала писать письма, читать стихи Аполлинера и рассказывать кому-либо о этом городе. Но каждый раз, когда я вижу свет, падающий через окно вагона, у меня щемит сердце — точно так же, как в тот последний раз, когда мы сидели рядом, и мир за окном казался размытым, а руки не знали, то ли взяться за руки, то ли отпустить.

Зимой Париж пахнет горящим деревом, сигаретами и смехом пьяных. Иногда я чувствую себя заблудившейся в этой толпе, в пальто, пропахшем временем, и слышу, как мое сердце бьется тихо, как незаконченная соната. Порой мне кажется, что если я закрою глаза достаточно надолго, ты выйдешь из тумана — не для того, чтобы позвать по имени, а просто чтобы стоять, как одно долгое, запоздалое извинение судьбы.

Мой дорогой, если однажды ты вернешься в Париж, не ищи меня. Пусть воспоминания останутся на дне Сены, где лунные осколки плывут, как непрочитанные письма. Пусть ветер трогает твои волосы вместо того, чтобы коснуться руки, как в старые времена. И если ты услышишь мелодию, звучащую где-то вдалеке, наполовину печальную, наполовину тёплую, поверь, что где-то в этом городе всё ещё есть человек, который любил тебя до слёз в каждом вздохе.

Париж всё тот же, только нас больше нет. Эйфелева башня всё так же светится, люди смеются, а я существую тихо, как струя дыма, затерянная в небе прошлого. Иногда я думаю, может быть, все любви рождаются, чтобы умереть в Париже, городе настолько прекрасном, что даже конец приобретает нежность искусства. И если однажды ты увидишь свет, мягко ложащийся на стену, покрытую мхом, подумай, что это я всё ещё здесь — не в городе, а в том сезоне, когда моё сердце ушло.